Наступил пасмурный декабрьский день. С самого утра небо скрыли плотные свинцовые облака, а к вечеру мелкий, колючий снег начал падать с небес, будто сердитый воробей, клюющий в окна. Ветер гнал его между домами, заставляя прохожих глубже зарываться в шарфы и торопиться домой. Где-то вдалеке доносилось глухое уханье трамвая, а в окнах один за другим загорались тёплые пятна света.
В одной из панельных девятиэтажек, на четвёртом этаже, проснулась Алена. Её сон был тревожным — последние недели беременности давались особенно тяжело. Тянул живот, а маленькая Лиза всю ночь металась в кроватке, всхлипывая во сне. Встав с постели, Алена с трудом выпрямилась, опираясь на диван, и подложила под поясницу подушку. Прислушалась: в квартире стояла тишина. Николай, как обычно, ушёл на работу, не попрощавшись, не оставив ни записки, ни намёка на заботу. На кухонной стойке остались следы его завтрака — чашка с высохшей пенкой от кофе и крошки от бутерброда.
Они переехали в этот город почти год назад, сразу после свадьбы. Маленький, невзрачный городок с вечной маршрутной давкой и промзоной на окраине. Тогда всё казалось новым, светлым, полным возможностей. Николай устроился на завод, Алена бросила работу, чтобы сосредоточиться на беременности. Первые месяцы были словно кино: совместные прогулки, ужины при свечах, нежные слова на ухо. Казалось, они вместе справятся со всем. Но реальность оказалась суровее.
Теперь Алена была женщиной молодой, но будто уже выгоревшей изнутри. Каждое утро начиналось с тревоги. Николай стал раздражительным, замкнутым, часто находился на грани срыва. Одного её взгляда или случайного движения было достаточно для очередного скандала. Иногда он просто молчал, смотря на неё с такой холодной неприязнью, что ей становилось страшно. Он мог хлопнуть дверью, перевернуть табурет или резко бросить что-то в стену. Самое ужасное — она начала ждать каждую минуту его возвращения с работы с внутренним содроганием, боясь даже звука ключа в замочной скважине.
Николай менялся постепенно, как угасающая лампочка — сначала чуть потускнела, потом стала мерцать, и вот уже совсем темно. Поначалу он был внимательным, заботливым, любящим. Он гладил Алену по животу, говорил с малышом, шептал ей на ухо, что всё будет хорошо, что она самая сильная женщина на свете. Но с каждым днём в его глазах появлялось что-то новое — напряжение, раздражение, равнодушие. Он начинал придираться к мелочам: то борщ слишком жидкий, то игрушки не на месте, то ей не идёт новое платье. Его голос становился жёстче, взгляд — реже и холоднее. Он мог вернуться домой и молча проходить мимо, а через пару часов взорваться из-за ничего.
— Алена, ты снова оставила посуду? — однажды спросил он, входя домой усталый и раздражённый. — Что ты вообще целыми днями делаешь?
Она смотрела на него с болью в глазах.
— Я стараюсь… я с ребёнком, мне тяжело…
— Стараешься? Не вижу. Может, тебе вообще ничего не нужно делать, кроме как валяться?
Сначала такие фразы казались Алене просто срывами, она списывала их на усталость. Но со временем Николай стал контролировать её больше — ограничивал общение с матерью, не одобрял встречи с подругами, ревновал к прошлому.
— Зачем ты опять звонишь маме? — бросил он раздражённо, когда заметил, как Алена набирала номер. — Хочешь, чтобы нас развели? Пусть остаётся в своём городе.
Постепенно звонки прекратились. Она отдалялась от всех, кто мог бы поддержать. И чем больше она была одна, тем сильнее Николай чувствовал эту слабость. Он видел, как её голос становится тише, как движения становятся осторожными, как взгляд теряет уверенность.
— Почему опять пришла вся в грязи? — раздражённо спросил он как-то, когда Алена вернулась с прогулки под дождём. — Разве так трудно за собой следить?
— Я не хотела… — пыталась объяснить она.
— Ты никогда ничего не хочешь сделать правильно! Ты даже этого не умеешь!
Алена опускала голову, сжимала кулаки, сдерживая слёзы. Боль была невыносимой. Она помнила, каким был Николай раньше — добрым, заботливым, любящим. Как говорил, что она — его мир. Теперь в этом мире остались только холод, пустота и страх.
Утро началось как обычно. Лиза уже бодрствовала — лежала в кроватке и крепко сжимала в маленькой ручке резиновую уточку. Алена нежно поцеловала дочь в щёчку, поправила одеяло и направилась на кухню. Плита остыла за ночь, а в кастрюле осталась вчерашняя каша. В голове гудело, мысли путались от изнеможения. Она машинально поставила чайник, потом опустилась на стул и уставилась в пустоту. Пальцы дрожали от постоянной усталости. Вдруг живот едва заметно дернулся — будто малыш внутри напомнил: «Ты не одна. Ты сильная».
К вечеру всё пошло под откос. Алена собирала со стола остатки детского завтрака, когда с силой распахнулась входная дверь. Николай ворвался в квартиру, так и не сняв верхнюю одежду. За ним просочился запах мокрого снега и дешёвого табака.
— Снова валяешься? — рявкнул он. — Где еда, ты вообще нормальная?
— Я… я не успела, Лиза капризничала, — еле слышно ответила Алена, пряча взгляд.
— Еда где, сука?! Задолбала своими выдумками! Я весь день на работе, как проклятый, а ты тут принцесса из грязи!
Он сжал кулаки, лицо перекосилось от злобы. Еще шаг — и, возможно, удар бы последовал. Алена инстинктивно прикрыла лицо руками, ожидая худшего.
В этот момент в коридоре раздался скрип дверей. Кто-то вошёл. На пороге появилась женщина — высокая, строгая, в длинном зимнем пальто и с дорожной сумкой в руках. Это была Лидия Николаевна, её мать.
— Руки убрал, мерзавец! — резко бросила она, входя на кухню. Голос был твёрдым, как сталь.
Николай замер, будто его обдали холодной водой. Не нашёлся что сказать.
Мать смотрела на него с таким презрением, словно видела перед собой не человека, а нечто отвратительное. Потом перевела взгляд на дочь.
— Алена, собирай Лизу. Мы уходим. Прямо сейчас. Ни минутой позже.
Алена стояла, оцепенев. Слёзы набухали в глазах. Неужели это правда? Неужели кто-то услышал её боль? Увидел?
— Мам… А как же… куда мы поедем? — прошептала она.
— Домой, — спокойно ответила Лидия Николаевна. — Туда, где тебя ценят. Где никто не кричит. Где ты снова сможешь быть собой. И улыбаться.
Николай попытался что-то возразить, но мать резко обернулась к нему:
— Только тронь — и всё. Я записала всё, что ты здесь наговорил. Одно неверное движение — и ты узнаешь, что такое настоящая проблема.
Он снова смолчал. В одно мгновение стал будто меньше ростом, растерянным, будто весь его гнев испарился в воздухе.
Через двадцать минут они уже выходили из подъезда. Снег продолжал падать. Алена шла медленно, прижимая к себе Лизу, рядом — мать. У крыльца их ждало такси.
— Спасибо, мамочка… — только и смогла произнести Алена, сдерживая рыдания.
Лидия Николаевна обняла её крепко, как в детстве.
— Доченька, ты никому ничего не должна. Просто живи. Просто будь счастлива. Теперь я рядом.
Снег лёг им на плечи, тая на тепле материнской любви. Было холодно, но впервые за долгие месяцы Алена чувствовала внутри тепло. Осторожную надежду. Возможно, теперь всё начнётся заново. И правильно, что назад пути нет.