— Ты правда это серьёзно? — Алла застыла посреди кухни, в одной руке держа сковородку, в другой — пачку масла, которое в её воображении уже давно превратилось в расплавленный стресс. — Это ты называешь отдыхом? Поездка к твоей маме в Поварёнкино, где интернет умер ещё до изобретения смартфонов, горячая вода — миф, а единственная роскошь — детский сервант с фарфоровым сервизом времён СССР?
Игорь неловко почесал затылок, будто там сидела совесть и требовала ответа.
— Она же просила… У неё спина болит. И огород нужно собрать. Картошка, помидоры… всё надо подвязать, прополоть…
— А давай я тебе сейчас что-нибудь подвяжу? — голос Аллы был лишён злости. В нём была глубокая, выматывающая усталость — та, которая не проходит ни после отпуска, ни после трёх чашек кофе.
Полтора года брака. Четырнадцать месяцев жизни под руководством Раисы Михайловны — женщины в халате с ромашками, которая командовала домом как генерал штабом. Алла не обманывала себя: Игорь был добрым, мягким, слишком ненавязчивым. Настолько, что даже не мог объяснить своей матери, что у его жены тоже есть спина, душа и право на отпуск.
— Ну ты же сама говорила, что хочешь отдохнуть, — пробормотал он, пряча глаза в чашку.
— Отдохнуть — это лечь и ничего не делать, а не таскаться под тридцатиградусным солнцем, окучивая малину! Это я должна слушать, как твоя мама меня учит, как правильно варить компот, потому что «Игорь любит погуще». Я не Игорь, между прочим, и мне плевать, какой он его любит!
— Алл, не начинай…
— Я не начинаю! Я работаю с утра до вечера, свожу балансы, проверяю отчёты, держу голову в напряжении! Я хотела бы полежать на пляже с книгой, а не тереть медный таз, как будто это мой единственный жизненный долг!
Она швырнула пачку масла в холодильник, так что дверца со стуком захлопнулась, и магниты посыпались. Один — с надписью «Семья — главное!» — ударился об пол и треснул пополам.
— Она старая женщина, — повторил Игорь, как заклинание. — У неё никого, кроме нас…
— Зато у неё есть соседка Люда и кошка Варвара. А у меня только ты. И у меня тоже спина, руки и, между прочим, закончившееся терпение. Где-то между инструкцией «как мыть ванну зубной щёткой» и замечанием, что «в нашей семье убирают по субботам, а не по воскресеньям, как у вас».
Игорь молчал. Он был мастером этого искусства. Как столб на дороге: стоит, светится, а толку — ноль.
На вокзале пахло кукурузой и раздражением. Кукуруза — от продавщицы, размахивающей своими жилетами, Алла — от самого воздуха, наполненного злостью. Даже голуби ей казались заносчивыми.
— Может, расслабишься немного? Это ведь всего неделя, — снова попытался Игорь.
— Неделя в условиях дачного ГУЛАГа. Интересно, как её отметить? Гречка без соли и показ диапозитивов с фотоурожаями?
— Она просто переживает. Ей тяжело.
— А мне легко? Думаешь, я каждый день встаю с мыслью: «О, как же я рада, что вчера мыла ковёр, и завтра снова к твоей маме»?
В вагоне было так душно, что даже духи «лета» не могли пробиться сквозь запах пота и разочарования. Алла закрыла глаза, пытаясь представить пляж. Где нет Раисы Михайловны, где никто не варит суп с оглядкой на советские нормы и где никто не говорит: «А вот Игорь в детстве ел овсянку на воде и был здоровее».
— Ты всё ещё злишься? — прошептал Игорь, когда поезд тронулся.
Алла приоткрыла один глаз.
— Не злюсь. Просто делаю ставки: через сколько минут твоя мама даст мне список дел с фразы: «Я вас не просто так сюда позвала».
— Может, всё будет иначе? — оптимистично сказал он.
— Конечно. Возможно, она встретит нас с табличкой «Добро пожаловать, рабы!», или устроит банкет в честь новой помощницы по хозяйству.
Поварёнкино встречало их пыльной дорогой, полуразвалившимся магазином и Раисой Михайловной в платье с фартуком.
— Приехали… — протянула она, как будто не верила, что они вообще решатся. — Проходите, коли уж приехали. Я как раз пол намыла. В сапогах не ходи, Аллочка. Руки помой. А то с дороги — всякое может быть.
Игорь поцеловал маму и сразу ушёл «смотреть тачку», оставив Аллу одну на передовой.
Раиса Михайловна уже доставала тряпку.
— Так, Аллочка, у меня к тебе маленькое дело. Малину я собрала, надо банки закрыть. Заодно протри окна — солнце через грязь больно резко светит.
Алла стояла с чемоданом в руках, в отпуске, который больше походил на ссылку.
И в этот момент поняла: ещё чуть-чуть — и она начнёт есть мыло, лишь бы отправили куда-нибудь, где можно просто поспать.
Раиса продолжала давать указания, даже не оборачиваясь.
А в голове у Аллы росла одна мысль. Та, которую нельзя сказать вслух, но которая уже не остановима:
«Не выдержу. Уйду. Или сойду с ума. И пусть хоть оба потом женятся на картошке — я больше не играю в эту семейную комедию».
Утро началось плохо. То есть — как обычно.
Алла проснулась от грохота крышки кастрюли, которую Раиса Михайловна с энтузиазмом швырнула на плиту.
— Время вставать, — прозвучало из дверей. — Уже семь. Или молодёжь теперь завтракает к ужину?
Алла принюхалась: запах — ужас. Капуста, уксус, какие-то эксперименты с солёностями. Совершенно вне всяких рамок здравого смысла.
— Я только проснулась… — простонала она.
— А я — в пять, — бодро ответила свекровь. — Зато в доме порядок. Не то, что у вас с Игорьком — пыль, бардак, и этот ваш кот вонючий. Как он, кстати?
— Жив. Надеюсь. Мы же в отпуске, забыли?
— А ты думала, кто-то должен отдыхать, кроме Игоря? — прищурилась Раиса.
Тут в комнату вошёл сам объект отдыха — Игорь, в семейных трусах, с чашкой кофе и лицом человека, которому хорошо, потому что его не трогают.
— Доброе утро, девчонки, — весело произнёс он и чмокнул маму в щёку.
Алла смотрела, как он выходит во двор, оставляя за собой аромат растворимого кофе и равнодушия.
И вдруг поняла: сегодня — последний день.
Обед начался с критики.
— Алла, а зелень в суп? — заметила Раиса. — Игорь любит, чтобы сверху укропчик. А у тебя как-то… бледно. Без души. Как в столовке.
— Может, пусть Игорь сам себе накидает? — сухо ответила Алла, чувствуя, как дрожат руки.
— Смотрю, ты раздражена, — сдержанно произнесла свекровь, отпивая компот. — У женщины, которая счастлива в браке, такой мимики не бывает. Я вам как медсестра с тридцатилетним стажем говорю.
— А у женщины, которая счастлива, нет вымытых полов в шесть утра и вашей физиономии над подушкой каждое утро, — рявкнула Алла.
Наступила тишина.
— Что ты сказала? — процедила Раиса Михайловна, аккуратно ставя чашку.
— А что вы услышали?
— Ты забыла, в чей дом приехала, — холодно произнесла свекровь. — Никто тебя силком не тянул.
— Я-то как раз помню, кто меня тянул, — взорвалась Алла, указывая на дверь. — Вот он! “Давай, Аллочка, отдохнём у мамы!” Как будто у мамы — это Греция! А на самом деле — концлагерь с вареньем.
Раиса Михайловна встала. Медленно. По-боевому.
— Вон с кухни. Скатертью дорога. Я тут стараюсь, готовлю, убираю, а ты королева с претензией. Не нравится — чемодан в руки и марш обратно в свои метры!
— Спасибо за идею, — спокойно ответила Алла, вставая. — Только чемодан надо найти. Он, кажется, где-то под вашими банками и амбициями.
— Это ты мне?! — Раиса Михайловна резко втянула воздух, как будто её ударили по лицу. — Да если бы не я, вы бы с Игорем давно обанкротились в своей ипотеке!
— А если бы не вы, мы бы жили нормально! Не как заложники ваших представлений о «правильной жизни»!
Игорь вошёл на кухню как раз в тот момент, когда Алла уже тянула чемодан из кладовки. Она зацепила стопку кастрюль, и одна из них — самая большая, самая железная — упала ей прямо на ногу.
— АААА!!! — закричала она, застряв между дверью и горой посуды, которая будто специально ждала своего часа.
— Ну ты и неуклюжая! — ахнула Раиса Михайловна, бросаясь к ней.
— Может, ты перестанешь орать? Она же ударилась! — наконец-то нашёлся Игорь.
— А ты помолчи! Всё время молчал — теперь тоже можешь. Или будешь ходить за ней с тряпкой и совестью?
Алла встала, с трудом сдерживая боль.
— Всё, — сказала она спокойно. — Я ухожу.
— Куда?! — воскликнули они в унисон.
— Не знаю. На вокзал. В лес. В монастырь. Лишь бы отсюда.
— Ты всё преувеличиваешь, — попробовал Игорь.
Но Алла резко развернулась:
— Я работаю как проклятая, потом приезжаю сюда и снова работаю. Ты молчишь, она командует, я выгораю. У меня нет жизни. Только вы двое. Больше так не будет.
Раиса Михайловна театрально схватилась за грудь:
— Ой, давление скачет! Вызывайте скорую! Сердце сейчас выпрыгнет!
— Хватит спектаклей, — холодно ответила Алла. — Не сработает.
— Так это всё потому, что детей не хочешь рожать! — свекровь повысила голос. — Эгоистка! Сама себя любишь!
Алла почувствовала, как внутри всё рушится и одновременно становится яснее.
— А знаете почему? Потому что не хочу, чтобы мой ребёнок вырос с бабушкой, которая каждый день будет ему объяснять, как его мама всё делает неправильно!
— Ах ты… — Раиса Михайловна резко шагнула вперёд и… шлёпнула Аллу по щеке.
Тишина повисла в воздухе, плотная и тяжёлая. Даже холодильник перестал жужжать.
— Всё, — прошептала Алла, прикладывая ладонь к пылающей щеке. — Спасибо вам обоим. Теперь я точно уверена: мне пора.
Она собрала куртку, медленно, прихрамывая, прошла через комнату и вышла за дверь.
— Алла! — крикнул Игорь.
— Не звони. Не ищи. Я больше не ваша. Ни твоя, ни её. Я — своя.
Дверь закрылась.
Раиса Михайловна опустилась на стул.
— Ушла. Чтоб её…
А Игорь стоял у окна и чувствовал, как что-то важное уходит вместе с ней. Что-то, что он даже не понял, пока не потерял.
И, что самое страшное, он знал — он этого заслужил.
Алла сидела на автовокзале, кутаясь в потёртую куртку. За стеклом кассира двигалась женщина с видом вечной усталости — как будто успела прожить десять чужих жизней между маршрутами на Новгород и Ригу.
Часы показывали 08:47. Прошло всего два дня.
Два дня без звонков. Без сообщений. Без единого слова от Игоря. Она ждала — не потому что хотела вернуться, а потому что надеялась, что кто-то заметит её уход. Хоть чуть-чуть.
Не заметили.
Зато заметила кастрюля, ударившая по ноге.
И пощёчина — не случайная, а осознанная, как акт войны.
Алла поняла: это не дом. Это театр, где один актёр играет роль мужа, второй — роль матери, а третья — роли всех остальных, кроме самой себя.
Ей хватило. Теперь — только вперёд.
И в этот момент зазвонил телефон.
Игорь.
Она долго смотрела на экран. Потом нажала на кнопку — не ради диалога, а ради точки.
— Алла… — голос был сиплый, будто он весь вечер готовился к разговору и не мог решиться.
— Ага.
— Я… не знаю, с чего начать.
— Начни с извинений. Или со списка вещей, которые готов отдать в случае развода.
Пауза. Он вздохнул:
— Она не хотела. Просто эмоции…
— Ты серьёзно? Это была не минутная вспышка. Это годовой процесс. Просто раньше она била словами.
— Ну ты же знаешь, она вспыльчивая…
— Нет, Игорь. Она не просто вспыльчивая. Она токсичная. Авторитарная. И ты позволил ей использовать меня как подтирку для своих комплексов. Потому что тебе было удобно сидеть между нами, как Буратино между двух кошек.
— Я не знал, как быть…
— Знал. Просто выбрал ничего не делать. А это тоже выбор, Игорь.
Он замолчал. Алла ждала, но ответа не было.
— Так что дальше?
— Я хочу, чтобы ты вернулась.
Она усмехнулась.
— А я не хочу.
— Но у нас ведь было хорошо…
— Было. Пока ты не начал путать любовь с равнодушием. Пока твоя мама не решила, что ты женился на экономке с дипломом.
— Я думал, ты сильнее.
— Я тоже. Но даже у самого прочного бетона есть точка излома. Моя — это её ладонь на моём лице. И твоя тишина после.
Молчание.
— Алла, я… я тебя люблю.
— А я — себя.
Она нажала «отбой».
Обернулась — рядом стояла старушка, держа внучку за руку. Та тянула её к выходу, а женщина смотрела на Аллу. Внимательно. Как будто знала. Как будто сама когда-то стояла с чемоданом на этом самом вокзале, сбежав из дома, где «не принято ссориться», потому что всё решает мама.
Алла впервые за два дня заплакала. Не истерично, не жалко — тихо. Слёзы были солёными, но светлыми. Не от боли — от осознания.
Через неделю Алла сняла квартиру. Маленькую, но свою. С окнами в стену соседнего дома — зато никто не смотрел, как она режет картошку.
Вещей было немного, но каждая — без осуждения за недоваренный компот или неправильную расстановку тапочек.
Она купила себе тюльпаны — впервые в жизни сама себе. Никто не говорил: «Заслужила». Она просто захотела — и купила. Чёрт побери, оказывается, можно!
Работа осталась прежней — но теперь в обеденный перерыв она не спешила никуда, а сидела в парке, пила кофе и чувствовала, что существует. По-настоящему.
Иногда приходили сообщения от Игоря:
«Где ты живёшь?»
«Ты одна?»
«Ты вернёшься?»
Она не отвечала. Потому что всё уже сказала.
Однажды вечером, в автобусе, к ней подсела молоденькая девушка. Студентка, по виду.
— Извините, а как до остановки «Библиотека» добраться?
— Через три. Или можно выйти на «Мира» и пешком, там короче.
— Спасибо… А вы такие… сильные. Как будто уже всё пережили.
Алла посмотрела в окно. И вдруг поняла: она больше не вздрагивает от слов. Не боится быть одна. Потому что она не одна — с собой. А это дороже любого «ты должна».
Через месяц от общих знакомых она узнала, что Игорь теперь живёт с матерью. Ухаживает за ней. Молча. Как всегда.
Алла подумала — и не почувствовала ничего. Ни злости, ни жалости. Только тишину.
И за этой тишиной — себя. Живую. Свободную.
Настоящую.